Возвращаясь к повествованию об Игоре, автор передает плач жены Игоря - Ярославны.

На Дунае Ярославнин (жены Игоря - дочери Ярослава Осмомысла) голос слышится (голос Ярославны долетает до крайних границ Руси - до берегов Дуная), кукушкою безвестною рано (она) кукует: „Полечу, - говорит, - кукушкою по Дунаю, омочу бобровый рукав в Каяле реке (где потерпел поражение Игорь), утру князю (Игорю) кровавые его раны на могучем его теле“.

Ярославна рано плачет в Путивле на забрале (на переходах городских стен), приговаривая: „О ветер, ветрило! Зачем ты, господин, веешь наперекор (навстречу русским полкам)? Зачем мчишь хиновские стрелочки на своих легких крыльицах на воинов моего милого (в битве на Каяле ветер дул на русских со стороны моря, со стороны половцев)? Разве мало тебе было в вышине под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем, господин, мое веселье по ковылю (ты) развеял?“.

Ярославна рано плачет в Путивле городе на забрале, приговаривая: „О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы (в местах днепровских порогов) сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе Святославовы (Святослава Всеволодовича киевского) насады (суда с „насаженными“, надшитыми бортами) до стана Кобякова (до стана половецкого войска хана Кобяка, разбитого Святославом за год до похода Игоря). Прилелей (же), господин, ко мне моего милого, чтобы не слала рано я к нему слез на море (где в Приазовских степях находился в плену Игорь).

Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, приговаривая: „Светлое и трижды светлое солнце! Для всех ты тепло и прекрасно: к чему (же), господине, простерло (ты) горячие свои лучи на воинов моего милого? В поле безводном жаждою им луки согнуло, горем им колчаны заткнуло?“ (В трехдневном бою воины Игоря жестоко страдали от жажды).

Как бы в ответ на мольбу Ярославны, бог указывает путь Игорю к бегству в Русскую землю.

Прыснуло море в полуночи, идут смерчи облаками. Игорю князю бог путь указывает (этими приметами) из земли Половецкой в землю Русскую к отчему золотому столу (в Чернигове).

Описание бегства Игоря.

Погасли вечером зори. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца. Коня в полночь Овлур (крещеный половец, дружественный Игорю) свистнул за рекою, велит князю разуметь: князю Игорю не оставаться; (Овлур) кликнул, застучала земля (под копытами коней), зашумела (потревоженная) трава, вежи половецкие задвигались (половцы заметили бегство Игоря). А Игорь князь поскакал горностаем к (прибрежному) тростнику и белым гоголем на воду. Вскочил (на той стороне реки) на борзого коня (приготовленного ему Овлуром за рекою) и соскочил с него серым волком. И побежал к излучине Донца, и полетел соколом под облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, и обеду, и ужину. Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, стряхивая собою студеную росу: (оба) ведь надорвали своих борзых коней.

Разговор Игоря с рекой Донцом.

Донец говорит: „(О!) князь Игорь, немало тебе величия, а Кончаку нелюбия, а Русской земле веселия!“.

Игорь говорит (в ответ): „О Донец! Немало тебе величия, лелеявшему князя (Игоря) на волнах, стлавшему ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевавшему его теплыми туманами под сенью зеленого дерева; ты стерег его (Игоря) гоголем на воде (твой чуткий к приближению человека гоголь предупреждал его об опасности), чайками на струях (твои чайки, поднимаясь с воды, предупреждали его о приближении погони), чернядями на ветрах (чуткими к приближению человека чернядями). Не такова-то, - говорит (Игорь), - река Стугна; скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и ладьи, расширенная к устью, (когда-то) юношу князя Ростислава (брата Владимира Мономаха) заключила (утопила во время бегства от половцев после поражения). На темном берегу Днепра плачет мать Ростислава по юноше князе Ростиславе. (Тогда) уныли цветы от жалости и дерево с тоской к земле приклонилось.

Погоня за Игорем. Разговор Гзака и Кончака о том, как удержать Игоря в плену.

То не сороки застрекотали: по следу Игоря едут (разговаривая - „стрекоча“) Гзак с Кончаком. Тогда вороны не граяли, галки примолкли, сороки не стрекотали (в противоположность помощи Игорю гоголей, чаек, чернядей - вороны, галки и сороки молчали), полозы (степные змеи) ползали только. Дятлы стуком (в зарослях деревьев в глубоких долинах степных рек) кажут путь к реке (Игорю), да соловьи веселыми песнями рассвет возвещают.

Говорит Гзак Кончаку: „Если сокол (Игорь) к гнезду (на родину) летит, расстреляем соколенка (сына Игоря, Владимира, оставшегося в плену) своими золочеными стрелами“.

Говорит Кончак Гзаку: „Если сокол к гнезду летит, то мы соколенка опутаем красною девицею (женим его на половчанке)“.

И сказал Гзак Кончаку: „Если опутаем его красною девицею, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы (оба уйдут на Русь), и станут нас птицы (соколы - русские) бить в степи Половецкой“ (русские станут вновь воевать против нас, если упустим заложника).

То все „стрекотали“ Гзак с Кончаком, а вот что сказали Боян с Ходыной о Русской земле, когда в ней нет князя.

Сказали Боян и Ходына - песнотворцы Святославовы (Святослава Ярославича) - старого времени Ярослава, Олега князя (Олега Святославича - „Гориславича“) любимцы: „Тяжко голове без плеч, беда телу без головы“, (так и) Русской земле без Игоря.

Исполнилось все не так, как „стрекотали“ Гзак с Кончаком. Ликование в Киеве и во всей Русской земле по поводу возвращения Игоря.

Плач Ярославны (древнерусский текст в реконструкции Дмитрия Лихачёва)

На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть: «Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,

омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны

на жестоцемъ его теле».

Ярославна рано плачетъ въ Путивле на забрале, аркучи: «О ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши? Чему мычеши хиновьскыя стрелкы

на своею нетрудною крилцю

на моея лады вои?

Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти,

лелеючи корабли на сине море?

Чему, господине, мое веселие

по ковылию развея?»

Ярославна рано плачеть

Путивлю городу на забороле, аркучи:

«О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы

сквозе землю Половецкую.

Ты лелеял еси на себе Святославли носады

до плъку Кобякова.

Възлелей, господине, мою ладу къ мне, а быхъ не слала къ нему слезъ

на море рано».

Ярославна рано плачетъ

въ Путивле на забрале, аркучи:

«Светлое и тресветлое сълнце! Всемъ тепло и красно еси: чему, господине, простре горячюю свою лучю

на ладе вои?

Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже,

тугою имъ тули затче?»

Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами. Игореви князю богъ путь кажетъ

изъ земли Половецкой

на землю Рускую,

къ отню злату столу.

*****

Валерий Темнухин

Плач Ярославны

До окраин, горечи полны,

Не кукушки всхлипы долетают –

Ярославны, Игоря жены.

В первый день печального похода,

В тяготах разлуки и тревог,

Вглядываясь в сумрак небосвода

И немую даль земных дорог,

Рано утром одинокой птицей,

Руки, словно крылья, распластав,

Причитает зорям-багряницам,

Причитает с болью на устах:

« С вольным ветром по речным долинам,

В тишину недобрую полей

Полечу в тоске неодолимой

Горьким плачем верности моей.

Стонами кукушки неприметной

Проберусь туда издалека,

Где в кровавой дымке предрассветной

Засверкала грозная река.

А, потом, над ней, Каялой тёмной,

Промелькну, хранимая судьбой;

Не крылом коснусь волны бессонной –

Белым шёлком с нитью золотой;

Белым шёлком на моей одежде,

На её крылатых рукавах.

Безоглядно верная надежде,

Поспешу, превозмогая страх.

И, когда увижу поле брани,

Буйных трав растерзанную гладь,

Князя дорогого окликать.

Там, в поток невзгод бросаясь смело,

Одиноких дум сорву печать;

Милого израненное тело

Стану, как умею, врачевать:

Белым шёлком, смоченным водою,

Кровь на ранах мужу оботру,

И дыханье смерти роковое,

Словно призрак, сгинет на ветру…»

Разгорелась битва утром рано –

На Дону мечи обнажены.

А в Путивле плачет Ярославна,

Причитает с крепостной стены:

«Ветер, ветер! Что ты поневоле

Налетаешь, преграждая путь?

К дальним грозам отметая горе,

Ласково ладьи качая в море,

Мало в синеве свободно дуть?

Как на крыльях, мчишь под небесами,

Бьёшься против мужа моего:

Всё быстрее гонишь над полями

Тучи стрел на воинов его!

Что ты, повелитель, как в ненастье

Кружишь вихри?

И всё круче бой!

…И моя мечта о тихом счастье

В ковылях развеяна тобой…»

На второй день битвы, ранним утром,

Над Путивлем, с крепостной стены,

«Днепр Славутич! Силою полны

Пенятся твои живые воды,

Прорезая даже камень гор,

В том краю, где волею природы

Диких трав раскинулся простор,

А земля – под властью половецкой.

Ты, всегда бесстрашен и могуч,

В дальний путь с дружиной молодецкой

Уносился от высоких круч

Киева, князей великих града,

И, ладьи качая на волне,

Святослава, мужниного брата,

Вёл к вершинам славы на войне.

Увлекал вперёд над бездной мрака,

Через тьму препятствий и невзгод

До становищ грозного Кобяка,

Хана половецкого. И вот

Вмиг волною княжеских клинков

Разметало войско степняков.

Так верни с победой, господин мой,

Мужа на сверкающей волне,

Чтобы, как и прежде, быть любимой,

Будущему радоваться мне;

Чтобы не вставала утром рано,

Не лила потоки горьких слёз;

Чтобы ты под пологом тумана

Все печали за море унёс!»

Третий день грохочет бой неравный

На степной далёкой стороне,

Слышен ранним утром на стене:

«Свет мой, Солнце Ясное! Ты трижды

На заре вставало над землёй;

Простирая в сумрак луч надежды

Обещало славу и покой.

Солнце полдня, солнце зорь закатных,

Солнце ранней утренней зари!

Проплывая в далях необъятных

Ласково на землю посмотри;

Приноси тепло и свет любому,

Согревая души красотой!

Так зачем сверкаешь по-иному –

Видно, подменённое судьбой!

Что, владыко, жгучими лучами

Настигаешь храбрые полки;

Тяжкий зной колеблешь над полями,

Точно волны призрачной реки?

Жажда, посильнее вражьей сабли,

Так и ходит всюду по пятам

В тех полях, где нет воды ни капли,

Где любимый с воинами –

Там

Гневом распалила степь глухую…

Русичам сжимая луки,

Ты

Тетиву расслабило тугую –

Стрелам нет ни сил, ни высоты;

Русичам усталым ты всё чаще

Кожаный колчан полупустой,

Стрелы прогибая в нём, скрипящем,

Накрываешь гибельной тоской…»

*****

Нет, не спорить людям с небесами,

Коль друг с другом справиться невмочь!

Заходило страшными волнами

Море смерти в грозовую ночь:

Паруса круша, живое раня,

Смерчем завилась ночная жуть!

Молний в небесах рвануло пламя –

Словно Бог всевидящий перстами

Игорю указывает путь

Из пучины бед – к степному долу,

И в раздолье русской стороны;

К золотому отчему престолу

Вопросы на засыпку

Этот вопрос не дает мне покоя с тех самых пор, как я задумался о подлинности древней поэмы «Слово о полку Игореве». Исследователи уверяют нас, что поэма была широко распространена на Руси, что ее образы использованы другими авторами в своих трудах. Давайте согласимся с таким мнением.

Но тут же возникает вполне нетривиальный вопрос: почему ни одного экземпляра поэмы не сохранилось? Я уточняю. Ни одного экземпляра древнего списка хотя бы ХVI или XVII века, не говоря о более древних веках, как ни странно, не сохранилось. Если поэма была столь популярной, что ее цитировали, то не могли же исчезнуть все до одного экземпляра.

Или кто-то преднамеренно уничтожал все подлинное и заменял фальшивками?

Был какой-то один единственный текст найден вместе с другими, с него сделали две копии и подготовили в 1800 году публикацию, но и этот текст и часть тиража сгорели в большом московском пожаре 1812 года вместе с древними манускриптами Мусина-Пушкина. Рукописи сгорели, а дом, где они хранились, стоит до сих пор. Их, видимо, вынесли для того, чтобы от них не осталось и следа. Похоже, что кто-то был очень заинтересован, чтобы древние рукописи сгорели: нет документальных свидетельств, нет фактов, чтобы опровергать ту ложь, которая положена с фундамент отечественной истории. По сути все древности на Руси позднего происхождения, они созданы в основном после воцарения Романовых, то есть в XVII веке и позднее. А где шлемы, мечи, доспехи, колокола, короны, державы, скипетры, печати, ярлыки, грамоты и просто письма русских царей и великих князей доромановской России? Наконец, где гробы и саркофаги великих князей и царей? Все исчезло, все уничтожено или заменено дешевыми подделками, как и сама история России.

На мой взгляд, «Слово о полку Игореве» - это ярко выраженная подделка более позднего времени, иллюстрация к той истории, которую изготовили иностранцы по заказу русских царей из династии Романовых. Я не исключаю, что при создании «Слова о полку Игореве» авторы подделки пользовались какими-то действительно талантливыми произведениями русской словесности, древними манускриптами, какими-то рукописями на русском языке. Поэма – я это хочу отметить особо – не столь гениальна, как об этом толковали и толкуют комментаторы. Просто российское общество находится под гипнозом многочисленных комментариев и хвалебных отзывов. Бесспорно, есть в поэме талантливо исполненные фрагменты, местами неповторима лексика, четко продуман сюжет. Произведение тщательно выстроено, имеет сложную композицию. И все же это не подлинник. В пользу подделки свидетельствуют многие факты, в том числе плач Ярославны.

Надо особо отметить, что плач – принадлежность очень популярного в свое время литературного течения - сентиментализма. Сентиментализм (от французского sentumentalisme < sentiment «чувство») как литературное течение возник в конце XVIII – начале XIX века, направленное в противовес просветительскому рационализму. То есть чувства и чувствительность были противопоставлены хищничеству и торговому расчету. Яркими выразителями сентиментализма были Жан Жак Руссо во Франции, Лавренций Стерн в Англии, Фридрих Шиллер в Германии, Николай Карамзин в России. Само появление такого направления в литературе очень закономерно, даже в рамках официальной истории.

К XVIII веку завершился раскол мировой империи, закончилась эпоха жестоких разборок и междоусобных войн. Было разделено имущество старого имперского центра в Европе и захвачены победителями огромные заморские территории. Прежний единый мир с одним управляющим центром поделен на несколько, единая гигантская империя, занимающая все известные к тому времени материки, расколота, и новые правители монополий вдруг почувствовали себя очень значительными фигурами, сели на богато украшенные троны и взяли в свои руки золотое яблоко с крестом в качестве древнего символа единой верховной царской власти.

Из колоний теперь везут в Европу золото, серебро и дешевые товары, все схвачено, за все заплачено. История переделана в угоду правящей Реформации. Церковь раскололась на три великие течения. Пора остановиться, оглядеться, подумать о душевном состоянии верхушечного слоя общества. Но к этому времени образование стали получать и те, кто был на более низких социальных ступеньках. Они тоже начинают требовать своей доли от единого пирога. Выясняется, что они-то более других пострадали в ходе реформационных преобразований. У людей в новых метрополиях появилось больше свободного времени, которое можно использовать на самообразование, на чтение книг, за занятие художественным творчеством. Литература стала еще одним способом наживы. И услужливые литераторы, похоже, не без влияния религиозной литературы, стремятся выжать слезу у просвещенного читателя. За такие произведения больше платят. Не сентиментализм ли с его слезливостью вывел на площади народ, который начал класть на плахи своих прежних правителей? Впрочем, это тема для особого разговора.

Уточняю. Плач как жанр становится одним из самых главных направлений сентиментализма.

Вслед за автором апокалипсиса Святым Иоанном Богословом, напуганным якобы предстоящим будущим, герои литературных произведений начинают не только плакать, но и рыдать. Апокалипсис – предшественник сентиментализма, между ними нет многовекового разрыва, как нас пытаются убедить. Это плоды близких эпох, только апокалипсис рассказывает о событиях, которые предшествовали расколу мировой империи. Если можно грубо выразиться, то Иоанн рыдает о судьбе всего человечества в канун великого раскола, а сентиментализм как бы подводит итоги и завершает раскол, рыдая о судьбах конкретного человека. То есть к моменту зарождения сентиментализма новый мир слегка зализал уже нанесенные раны на теле и приступил к врачеванию душевных травм. Между этими событиями, апокалипсисом и сентиментализмом, – работа историков, хронистов, философов, которые разнесли события по хронологической шкале и создали новую, фальшивую канву мировой истории. Теперь требовалось эту канву наполнить фактами.

«Слово о полку Игореве» по сути – иллюстрация к той будущей истории России, которую потом напишет Николай Карамзин по инструкциям, полученным в научных центрах Западной Европы, по шпаргалкам, подготовленным иностранцами в Российской Академии Истории. Карамзин предварил свою работу над поэмой и историей Государства Российского поездкой по просвещенной Европе и «Письмами русского путешественника».

В «Слове о полку Игореве» одна из самых ярких сцен – плач княгини Ярославны. И хотя это литературное произведение, созданное в полном согласии с канонами сентиментализма, комментаторы зачем-то разыскали якобы подлинных прототипов. Ярославне якобы соответствует Ефросинья Ярославна, дочь Ярослава Владимировича Галицкого, «Осмомысла», вторая жена (с 1184г.) Игоря Святославича.

Когда твердо уверен и четко осознаешь, что история России была другой, отчетливо замечаешь и промахи «фальшиводельцев».

Плач, казалось бы, всегда сопровождал Русь, такую судьбу ей уготовили, быть униженной и обиженной. Ситуация сохраняется якобы с древнейших времен до настоящего времени. Народ, который обладает очень высокой степенью выживаемости и оптимизма, который в недавние времена объединял еще шестую часть суши, народ, который до сего дня обладает уникальным, очень выразительным и образным языком, не может иметь такой истории, которая ему оставлена западными реформаторами.

Русских, как и турок, просто выкинули из мирового исторического процесса. Почему? Русские даже в условиях жесточайшего террора власти и оккупации сохраняют и оптимизм, и трезвый взгляд, и стремление к справедливости.

Плакать – это прослезиться, проливать слезы, слезно скорбеть или умолять. Рыдать – это вопить, плакать вслух, навзрыд, воем. Плакать – это более искреннее выражение чувств. Рыдать – чаще всего работа напоказ, для оценки другими. И вовсе не случайно, в русском языке в прошлом появилось слово рыдальщицы, так называли в народе профессиональных плакальщиц по чужим покойникам. Плакальщица – это своя, рыдальщица – за деньги, за какую-то услугу, милость или за товар, это напоказ.

Плач Ярославны – это все-таки искренний плач, искренняя забота о ком-то, но вряд ли об Игоре. Плач Ярославны – это очень выразительная вставка в поэме, но она почти не связана с другими частями.

Вчитайтесь в тексты поэмы, и вы почувствуете нестыковки. Давайте разбираться вместе. Ярославна плачет по своему мужу, уехавшему далеко на войну. Он может погибнуть. Ярославна как бы мысленно сопровождает его в пути и ведает, что в каждый момент с ним происходит. Я знал немало людей, которые на больших расстояниях чувствуют душевное состояние своих близких: они спокойны, пока у их родственников все нормально, но чувствуют тот момент, когда родные попадают в беду. Ярославна почувствовала беду, свалившуюся на ее мужа, она словно незримо сопровождала его в походе, но – и это очень странно – она ни разу не называет князя по имени. Почему? А может быть, муж не был князем? А может быть, ее муж воевал совсем в другом месте? А может быть, у него было совсем другое имя? Количество вопросов возрастает. Закрадываются сомнения в достоверности событий, а от них недалеко до предположения, что в переписанном откуда-то отрывке не было никакого имени.

И вот что еще странно. «На Дунаи Ярославнын глас ся слышит» (цитируется по древнерусскому тексту, считающемся официальным). Что там слышится? «Полечю – рече – зегзицию по Дунаеви, омочу дебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавые раны на жестоцем его теле».

Сразу возникает вопрос, почему речь о Дунае, если Игорь вместе с братом повели свои дружины на Дон или Донец, как отмечено в некоторых комментариях? Дунай течет совсем в другом месте. Может быть, в той древней поэме, из которой позаимствован этот выразительный отрывок, действие происходило на Дунае?

Впрочем, может быть, Ярославна родом откуда-то с Дуная, ведь романовские историки помещают летописную Галицкую Русь где-то возле Дуная. Возможно, эту территорию назначили быть Галицией потому, что на старых имперских гербах была такая территория, и Романовы решили обозначить ее как бы в своих владениях. В частности, историки уверяют, что Галицкий князь Ярослав Святославич, отец Ярославны, управлял не только Киевом, но и Венгрией. Следы Галиции есть на юге Польши, в северных Карпатах, но в этом случае у Ярославны не должно быть воспоминаний о Дунае.
В обращении к Днепру Ярославна уточняет: «Возлелей, господине, мою ладу ко мне, а бых не слала к нему слёз на море рано». Из текста плача следует, что лада Ярославны воюет где-то на Дунае возле моря, а вовсе не на Дону. А потому и к Днепру она обращается только потому, что это кратчайший путь до моря и по нему до устья Дуная.

Одного этого факта достаточно, чтобы заметить подделку. Можно сказать, что это приспособленный к данному месту отрывок из какого-то не дошедшего до нас подлинного произведения прошлого. Так школьник вставляет в свои сочинения отрывки из чужих произведений, подгоняет их под свою тональность, пытается убедить всех, что это он сам додумался до этого, но на каком-нибудь пустяке обязательно споткнется. Плач Ярославны тоже выделяются и уличает переписчика в подделке. Казалось бы, пустяки – имя любимого князя не названо, место битвы указано возле моря - но они и подводят фальсификатора. Попытаемся во всем этом разобраться.

Путивль сегодня город не российский, а украинский, он стоит на реке Сейм, которая впадает в Десну, приток Днепра. Значит, и в старину, о которой рассказано в «Слове», он стоял на той же реке. Новгород-Северский, стоящий на реке Десне, – это ныне тоже украинский город, а по словам комментаторов «Слова», в прошлом им владел потомок черниговских князей Игорь Святославич (якобы 1150 – 1202), сын Святослава Ольговича, внук Олега Святославича, прозванного «Гориславичем». Два города, Новгород-Северский и Путивль, между ними менее ста километров. В одном произведении два эти города притянуты за уши. Между ними никакой прямой связи, если не учитывать комментариев, в которых Ярославну называют второй женой князя Игоря. Князь Игорь княжил в Новгороде-Северском, там, видимо, имел добротный дом, а жену оставил где-то за сотню верст в Путивле. Почему? Объяснения этому нет.

«Ярославна рано плачет в Путивле на забрале». Забрало, по Далю, подъемная решеточка впереди шлема, для лица, личник, наличник. По аналогии представляем древнерусский город. Забрало, похоже, это - укрепленная лицевая часть города, въездные ворота с надвратными построениями. Значит, когда в переводе мы читаем «на стене», это не совсем верно. Само слово забрало очень интересно и выразительно, она показывает, что за счет него как бы слегка расширяется то, чем владеешь. У крепости это, похоже, тоже решетка, выдвинутая вперед, стоящая перед воротами. Могли забралом назвать и весь комплекс укреплений у въездных ворот.

А в одном из современных переводов, адресованных школьникам, отмечено:
«Ярославна рано поутру плачет в Путивле-городе на стене зубчатой». Откуда появилась эта стена зубчатая? Уж если переводить прозой, то надо быть до предела точным.

Знаменитый поэт Василий Жуковский тоже не совсем верно перевел это место? У него «Ярославна плачет на стене».
А что говорится в других переводах? В переложении Аполлона Майкова читаем:
«Игорь слышит Ярославнин голос…
Там она, в Путивле, раным-рано
На стене стоит и причитает…»

В поэме нет ни слова о том, что она стоит. Стоит – это слишком театрально, напоказ, а Ярославна искренне тоскует по мужу. Она одинока в своем горе.

А вот Николай Заболоцкий верно прочел это место в поэме:
Далеко в Путивле, на забрале,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру.

Очень известный иллюстратор «Слова» В.А. Фаворский на своих гравюрах изобразил Ярославну на стене деревянного городка. В тех местах на Руси ставили белокаменные стены из тесаного природного камня с известью, и делали это не из прихоти, а по необходимости, поскольку это уже лесостепь и с древесиной, из которой можно строить крепости, напряженка.

Итак, «Ярославна рано плачет в Путивле на забрале». В соответствии с традициями устного народного творчества, да и многих литературных произведений, Ярославна трижды делает свои обращения: к ветру («О, ветре, ветрило!»), к реке («О, Днепре Словутицю!»), к солнцу («Светлое и тресветлое солнце!»)

Вы ничего странного не заметили? Игорь отправился с дружиной на Дон, а Ярославна собиралась лететь зегзицею на Дунай. Игорь ехал на Дон через Курск. Помните, он дожидается милого брата Всеволода, а у того уже дружина на запряженных лошадях под Курском дожидается. Но ведь верхний Дон и Дунай вообще в разных сторонах.

Ну, допустим, Ярославна была безграмотной и не изучала географию. Но автор-то куда глядел? Если судить по тексту, то он был очень образованным человеком своего времени.

И это еще не всё. Игорь со Всеволодом и дружинами отправились на восток или юго-восток. Битва с половцами идет где-то на Дону, а Ярославна обращается к Днепру. А эта река совсем в другой стороне, ведь Сейм течет от Путивля на запад, а Десна на запад и юго-запад до слияния севернее Киева с Днепром.

Есть логика в том, что Ярославна встает на рассвете, пока никого еще нет и никто не мешает, и обращается к восходящему солнцу, потом к ветру. Муж с воинами где-то там же. Логичнее обратиться к Дону, он там же, в той стороне, где восходит солнце. Но Ярославна обращается к Днепру. Почему? На этот вопрос мы уже ответили: через Днепр легче попасть к морю, а через него в устье Дуная. Все, что говорится об Игоре, и все, что говорится об Ярославне, – это два разных литературных произведения.

А теперь смотрим завершающие строки поэмы. Игорь из плена прибегает в Киев. Но это же не его вотчина. Его дом в Новгороде-Северском, его вторая жена Ефросинья Ярославна, если верить комментариям, ждет князя в Путивле. А он бежит в Киев, мимо собственного дома, мимо местонахождения жены, прямо к тестю. Вот тот обрадуется своему зятю, который дружину потерял, половцев привел на родную землю, а сам ни с чем явился на его великокняжеский двор! Почему? Где логика для объяснения такого поступка? Домой же Игорю ближе, чем в Киев: и ответ перед великим князем, да еще тестем держать не надо, ведь время – лучший лекарь, и с женою поскорее встретиться, она своими действиями поможет и с тестем разногласия уладить, и гнев великого князя смягчить. Опасно приносить плохую весть, можно попасть под крутую руку.

А половецкие ханы Гзак и Кончак рассуждают о том, что если сокол летит к родному гнезду, то не позарится он на красных девиц. А если позарится, то может этих красных девок и с собой увезти. А сокол-то этот мимо дома да в чужое княжество, в Боричев, предместье Киева, на богослужение. Словом, опять противоречие здравому смыслу.

Вот таких же противоречий много в мировой истории, как в комедии Грибоедова: шел в комнату, попал в другую.

Нечто подобное случилось с Колумбом: плыл в Индию, приплыл в Америку, открыл Новый Свет. Отправился в дальнее путешествие якобы из Палоса, маленького портового городка, которого и след в современном мире простыл, а приплыл в Барселону, на торжества к испанскому королю. А это лишних 700-800 километров. Или на бумаге и не столько можно показать?

Магеллан якобы дал название Тихому океану. Океан совсем не Тихий, но если Магеллан осуществлял военную экспедицию по захвату для Европы новых земель и не встретил на островах Тихого океана яростного сопротивления аборигенов, то тогда можно называть океан Тихий. Похоже, что Джеймс Кук доверился этой оценке и пострадал.

Отсюда вывод: когда где-то начинают врать, то концы с концами сойтись не могут.

Я много прочитал различной литературы, связанной со «Словом о полку Игореве», но откровенно признаюсь, не знаю ответа на вопрос, почему Ярославна плачет в Путивле. Обычно в таких условиях молодую жену оставляли под надзором близких родственников в своем доме, а не где-то за сотню верст неизвестно у кого. В общем, плач Ярославны – это талантливо выполненный отрывок из совсем другого произведения, ничем не связанного с рассказом о неудачном походе князя Игоря.

Ярославна рано плачет
«О ветер, ветрило!
Зачем, господин, веешь ты навстречу?
Зачем мчишь хиновские стрелочки
На своих лёгких крыльицах
На воинов моего милого?
Разве мало тебе было под облаками веять,
Лелея корабли на синем море?
Зачем, господин, моё веселье
По ковылю ты развеял?»

Ярославна рано плачет
В Путивле-городе на забрале, приговаривая:
«О Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы
Сквозь землю Половецкую.
Ты лелеял на себе Святославовы насады
До стана Кобякова.
Прилелей же, господин, моего милого ко мне,
Чтобы не слала я к нему слёз на море рано».

Ярославна рано плачет
В Путивле на забрале, приговаривая:
«Светлое и трижды светлое солнце!
Всем ты тепло и прекрасно:
Зачем, владыко, простёрло ты горячие свои лучи
На воинов моего лады?
В поле безводном жаждою им луки скрутило,
Горем им колчаны заткнуло?»

Перевод Василия Андреевича Жуковского

Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечеткою кличет.
"Полечу, говорит, кукушкою по Дунаю,
Омочу бобровый рукав в Каяле-реке,
Оботру князю кровавые раны на отвердевшем теле его".
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая:
"О ветер, ты ветер!
К чему же так сильно веешь?
На что же наносишь ты стрелы ханские
Своими легковейными крыльями
На воинов лады моей?
Мало ль подоблачных гор твоему веянью?
Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянью?
На что ж, как ковыль-траву, ты развеял мое веселие?"
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, припеваючи:
"О ты, Днепр, ты, Днепр, ты, слава-река!
Ты пробил горы каменны
Сквозь землю Половецкую;
Ты, лелея, нес суда Святославовы к рати Кобяковой:
Прилелей же ко мне ты ладу мою,
Чтоб не слала к нему по утрам по зарям слез я на море!"
Ярославна поутру плачет в Путивле на стене городской, припеваючи:
"Ты светлое, ты пресветлое солнышко!
Ты для всех тепло, ты для всех красно!
Что ж так простерло ты свой горячий луч на воинов лады моей,
Что в безводной степи луки им сжало жаждой
И заточило им тулы печалию?"

Переложение написано в 1817 - 1819 годах.

Перевод Константина Дмитриевича Бальмонта (1867-1942)

Свист ли копий или песня? Что за песня над Дунаем?
Ярославнин слышен голос. Как безвестная кукушка,
Кличет рано: «Полечу, мол, я кукушкой по Дунаю,
Омочу рукав бобровый я в реке Каяле быстрой,
Раны я утру на князе, кровь утру на теле сильном».
Рано плачет Ярославна на стене градской в Путивле,
Кличет к ветру: «Ветр, ветрило, ты к чему насильно веешь?
Ты зачем, о господине, на своих нетрудных крыльях
Стрелы ханские бросаешь на бойцов, где он, мой Ладо?
Мало ль было в высях веять и летать под облаками,
Прилетев, качать-лелеять корабли на синем море?
Ты зачем мое веселье ковылями всё развеял?»
«Славный Днепр, пробил ты горы сквозь земли той Половецкой,
Святославовы суда ты, в стан Кобяков мча, лелеял,
Возлелей, о господине, моего примчи ты Лада,
Чтобы утром я не слала слез к нему на море рано».
Рано плачет Ярославна на стене градской в Путивле:
«Солнце светлое, свет-солнце, ты для всех тепло и красно,
Для чего же, господине, ты стремишь свой луч горячий
На войска, где он, мой Ладо? Для чего в безводном поле
Ты тоской им сушишь луки и колчаны затворяешь?»

Перевод Н. Заболоцкого

Над широким берегом Дуная,
Над великой Галицкой землей
Плачет, из Путивля долетая.
Голос Ярославны молодой;
"Обернусь я, бедная, кукушкой,
По Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опушкой,
Наклонясь, в Каяле омочу.
Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь,
И утру кровавые я раны,
Над могучим телом наклонясь".
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру:
"Что ты, Ветер, злобно повеваешь,
Что клубишь туманы у реки,
Стрелы половецкие вздымаешь,
Мечешь их на русские полки?
Чем тебе не любо на просторе
Высоко под облаком летать,
Корабли лелеять в синем море,
За кормою волны колыхать?
Ты же, стрелы вражеские сея,
Только смертью веешь с высоты.
Ах, зачем, зачем мое веселье
В ковылях навек развеял ты?"
На заре в Путивле причитая,
Как кукушка раннею весной,
Ярославна кличет молодая,
На стене рыдая городской:
"Днепр мой славный! Каменные горы
В землях половецких ты пробил,
Святослава в дальние просторы
До полков Кобяковых носил.
Возлелей же князя, господине,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слезы я отныне,
Чтобы жив вернулся он ко мне!"
Далеко в Путивле, на забрале,
Лишь заря займется поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру:
"Солнце трижды светлое! С тобою
Каждому приветно и тепло.
Что ж ты войско князя удалое
Жаркими лучами обожгло?
И зачем в пустыне ты безводной
Под ударом грозных половчан
Жаждою стянуло лук походный,
Горем переполнило колчан?"

1938-1946

Виктор Соснора

Над Путивлем Солнце-радость

а светит слабо.

ограде града,

до рассвета цвета ситца:

Полечу я по Дунаю

бесприютною зегзицей.

Рано, рано

омочу рукав бобровый,

князю раны вспеленаю,

Над Путивлем ветер стылый

носит запах сечи душной.

Плачет лада:

О Ветрило,

Отчего враждебно дуешь?

о Ветр-Ветрило,

добродушный и обширный,

мечешь на воздушных крыльях

в русскую дружину?

Мало ли тебе,

бездомный,

облака пинать по югу,

мало на море студеном

корабли волной баюкать?

Мало вырывать посевы,

дыбить мех

лесному зверю?

Отчего ж мое веселье

по ковыль-траве

Над Путивлем Солнце-радость

а светит слабо.

ограде града,

плачет лада Ярославна,

плачет лада,

стоном стонет,

Солнцу слабому грозится:

Полечу к тебе я, Солнце,

бесприютною зегзицей.

Отчего в безводном поле,

кидая наземь,

пропитало потной солью

ты дружину мужа-князя?

Отчего тугие луки

ты им, Солнце,

раскачало,

покоробило им ту гой

камышовые колчаны?

Над Путивлем красны тучи,

плачет лада Ярославна:

О могучий Днепр Славутич!

Расколол ты горы-камни,

Святославовы онучи

с Кобяковы сапогами

ты столкнул...

О господине!

Прилелей мне мужа завтра.

покрытым тиной,

глазастым.

(1969 г.)

Евгений Евтушенко

В Путивле плачет Ярославна
одна на крепостной стене
о всех, кто пал давно, недавно,
и о тебе, и обо мне.

По-вдовьи кличет, чайкой кычет:
"Дунайской дочкой я взлечу,
рукав с бобровой оторочкой
в реке Каяле омочу.

Не упаду в полете наземь,
спускаясь к мужу своему,
и на любимом теле князя
крылами нежно кровь зажму".

В Путивле плачет Ярославна
оплакивая, как во сне,
со славой павших и бесславно,
но на одной для всех войне.

"О, господин ветрило, ветре,
зачем ты веешь вперекор?
Ты лучше слезы мои вытри,
а стрелами не бей в упор.

Тебе притти бы, ветре, в разум,
наполнив парус кораблю.
Пошто мою любовь и радость
развеял ты по ковылю?"

В Путивле плачет Ярославна
одна на крепостной стене:
"Ты, Днепр Словутич своенравный,
пробился в горной крутизне.

Ты на себе лелеял чаек
и святославовы ладьи.
Спаси любимого, качая
его под парусом любви".

В Путивле плачет Ярославна
одна на крепостной стене:
"О, солнце, ты ни с кем не равно.
Согрей всех в мире, кто одне.